Утром субботы Генрих попался в засаду. Его скрутили возле пруда. Наместнику доложили, что пойман кровавый душегуб.

- Сразу и повесим? – предложил прокурор. – Чего с ним возиться?

Наместник смотрел в окно. Напротив, на стене, тугими верёвками распяли Генриха. Вор скалился и плевал на стражников.

- А где вешать велите? – не унимался прокурор. – Или сжечь прикажете?

Генрих почуял, что на него смотрят, и поднял голову. Наместник увидел яростный взгляд бледно-голубых глаз.

К окну подошёл прокурор.

- Настоящий зверь, - он поморщился. – Повесить и всё. Негодяй же, ваша светлость.

Наместник не отвечал. Пристально вглядываясь в лицо разбойника, он что-то увидел и внезапно улыбнулся.

- Нет, вешать и сжигать его мы не станем, - наместник отвернулся. – Забудьте про него, господин крючкотвор.

Вечером, возвращаясь из городской ратуши, наместник остановил коня около мостика через бурливый ручеек. Здесь, шесть лет назад, Генрих прирезал его брата.

- Петля это слишком хорошо и быстро для тебя, - пробормотал наместник. Он вспомнил давно, ещё в детстве прочитанную книгу забытого ныне писателя. О чём была эта книга, не помнил и наместник. Только одна фраза оттуда вдруг всплыла в памяти: «Ради всего святого, Монтрезор!»

Генрих лежал на охапке свежей соломы. Он жив. И это хорошо. Это надежда. Вчера, когда его сняли со стены и потащили в подвалы замка, Генрих даже испугался. Он подумал, что сейчас палач начнёт снимать с него шкуру. Ещё когда ему вязали руки возле пруда, Генрих решил, что не доживёт и до вечера. Список грехов был велик, и его хватило бы на десяток казней. Ему так и сказал один из стражей: «Жалко, что тебя можно убить только один раз!».

Из каждой тюрьмы есть выход. Найдётся и отсюда. У него на воле есть деньги, есть друзья.

В углу камеры стоял кувшин с водой. Генрих попил и снова улёгся на солому.

Сейчас его друзья ломают себе голову, что с ним. И пока они не увидят его обмазанный смолой труп, подвешенный рядом с воротами в замок, им будет страшно. Значит, друзья ему помогут сбежать. Или им самим висеть рядом.

Днём в камеру зашёл мрачный надсмотрщик. Он принёс корзинку с жареной курицей и куском хлеба. Надсмотрщик заглянул в кувшин, решил, что воды хватит на весь день и ушёл. Лежавший на соломе Генрих проводил его насмешливым взглядом. Недавно он слышал во дворе замка шум, лошадиный топот, множество шагов и обрывки разговоров. Из них Генрих понял, что наместник уезжает, причём надолго. А без него казнь не состоится, так уж заведено. Время, значит, есть.

Перекусив, Генрих принялся осматривать камеру. Стены прочные, каменные. Но камни в стене небольшие, их можно понемногу выковыривать. Раствор меж ними можно и поскрести. Куриные кости оказались кстати.

В камере стало темно, солнце село. Сколько у меня дней, подумал Генрих, и сколько ночей? Главное, выковырять первый камень, а дальше дело пойдёт.

- Генрих, - вдруг услышал разбойник слабый голос из окошка. – Генрих, ты здесь?

- Да, - он поднял голову и приник к окошку.

- Это Ламброт, наместник уехал в дальнюю провинцию, надолго, - зашептал старый друг. – Мы решили рыть подкоп.

- Ройте, - Генрих повеселел. – Ройте, парни. Торопитесь.

- Стража идёт, - шепнул Ламброт и пропал.

На следующее утро Генрих спросил надсмотрщика, что с ним будут делать. Тот повернулся к нему и плюнул в лицо. Разбойник отпрянул, он вспомнил этого человека. Год назад он ограбил его дом и вырезал всю семью.

- Он же может убить меня, пока нет наместника, - думал Генрих. – Но он терпит. Видно, наместник приказал не трогать меня. И зря приказал, - развеселился он. – Скоро меня здесь не будет.

Когда в камере стало темнеть, в коридоре загремело железо. Дверь распахнулась. Два стража с факелами вошли первыми. За ними ещё человек пять.

Важный челядинец, в бархатном камзоле, с золотой цепью на шее, развернул похрустывающий свиток.

Не глядя на Генриха, он при ярком свете факелов прочёл: «Волею наместника нашего разбойник и убийца Генрих приговаривается к четвертованию. Генрих сам должен выбрать, какую руку или ногу ему отсекут первой. Если он откажется это делать, выбор останется за палачом».

- Ты понял приговор? – челядинец посмотрел на Генриха. – Каждые две недели тебе будут отсекать ногу или руку. А когда от тебя останется обрубок, тебя повесят возле ворот замка.

Челядинец медленно и бережно свернул свиток.

- Через две недели тебе отрубят то, что сам выберешь. Решай.

Дверь лязгнула, шум стих.

- Так вот почему меня кормят, как герцога! – хлопнул себя по лбу Генрих. – Хотят, чтобы я продержался как можно дольше. Хорошо! Вы ещё узнаете меня.

Он жадно, большими глотками напился воды из кувшина и принялся снова скоблить раствор меж камней.

А если я не успею сбежать, подумал Генрих и остановился. Если друзья не успеют вырыть подкоп? Мне будут отрубать руки и ноги, пока не оставят полным калекой. Может, лучше сразу …

Генрих ощупал острый край куриной кости. Распороть себе вены на руках и шее, истечь кровью. Так будет лучше. И его палачи не получат никакого удовольствия.

Разбойника вдруг затрясло. Он подвигал руками, дёрнул ногами. Такие послушные, сильные. Жёсткие ладони, крепкие пальцы. Они всегда исполняли то, что он задумал, и никогда его не подводили.

- И сейчас не подведут! – ожесточённо выкрикнул Генрих и продолжил скоблить меж камней куриной костью.

За четыре ночи Генрих сумел достать из стены целых три камня. Днём, чтобы этого не заметил надсмотрщик, он вставлял их обратно.

В назначенный день, перед рассветом, в камеру пришли палачи.

- Выбрал? – спросил Генриха мрачный надсмотрщик. Тот молча – не мог говорить, хлопнул по правой ноге.

Её положили на притащенный чурбак. Отрубили ниже колена, медик сразу прижёг рану раскалённым железом. Разогнав рукой чад, он же плеснул на обрубок ноги ром из бутыли. Генрих разжал крепко стиснутые зубы и заорал.

- Сейчас отдыхайте, - сказал медик. – И, конечно, воздержитесь от прогулок.

Палачи захохотали.

- На руках учись бегать, а потом на ушах! - прохрипел один из них.

Все ушли, чурбак, залитый кровью, палачи бросили в угол – всё равно пригодится ещё, чего таскать с собой.

Утром надсмотрщик принёс еду и воды. Кроме того, он поставил бутылку тёмного стекла, из горлышка торчал пучок соломы. Выдернув его, Генрих почувствовал аромат амонтильядо.

- Хотят, чтобы я дольше продержался, - понял он. – Мясо, белый хлеб, вино. Думают, что я раскис и дам им медленно уродовать себя, а потом повесить. Нет! У меня есть две недели. И я сбегу за это время.

Рана зажила быстро. Уже через неделю Генрих, сняв повязку, увидел свежую молодую кожу на обрубке.

В окошко влетела муха. Она прожужжала и умолкла. Генрих увидел, как она ползёт по колену рубленой ноги. Тихонько разбойник завёл ладонь в сторону и резким движением поймал муху в кулак.

Сначала он оторвал ей крылья, потом вырвал лапки. Маленький чёрный комочек неуклюже дёргался на земляном полу и недоумённо гудел. Генрих не мог оторвать от несчастной мухи глаз. И только когда пришли сумерки, он очнулся.

- Нет, - разбойник мотнул головой. – Нет! Такого не будет! Я сам их всех ….

Ламброт появился ещё только один раз. Он сообщил, что они уже подобрались совсем близко. Да Генрих и сам слышал, прислонив ухо к земляной стенке, как где-то рядом бьют заступом.


- Выбрал, что у тебя отрубят? – спросил его надсмотрщик через день, принеся еду. – Завтра снова придут палачи. Готовься, ублюдок.

Когда ночь клонилась к рассвету, земляная стенка в каморе рухнула. Оттуда вылез старый друг.

- Скорее, бежим! – крикнул он. – Кони ждут нас.

Ламброт бросил заступ на пол, и развернувшись, полез в прокопанную нору. Генрих нырнул за ним.

Беглецы вывалились из лаза.

- Сюда! – Ламброт дёрнул друга за рукав. Тот упал. Но тут же вскочил, и запрыгал на одной ноге. Привязанные к дереву, стояли лошади. Ламброт подсадил Генриха в седло, сам вскочил на другого коня и они помчались.

Вскоре замок скрылся за лесом. Чистое небо розовело на восходе, день обещал быть жарким.

- Отомщу палачам и надсмотрщику, - думал Генрих, морщась от скачки. Боль отдавалась в культю. – Вырежу семьи, а у тюремщика вырву сердце.

Дорога пошла вниз, повеяло прохладой. Генрих увидел пруд. Где-то здесь его схватили, а где-то неподалёку он несколько лет назад убил брата наместника. А тот так и не смог отомстить! Ничего, скоро и с ним рассчитаюсь! За отрубленную ногу я возьму ещё не одну голову!

Свобода! Свобода! Она родная сестра разбойников, она больше не предаст его!

Ламброт перевёл коня на шаг, наклонился, взял под уздцы лошадь Генриха.

- Что случилось? – спросил тот.

Откуда-то появились люди. Генриха сдёрнули с седла, и крепко взяли под руки.

- Когда ты висел, распятый на стене, я увидел в твоих глазах надежду, - услышал разбойник. Перед ним стоял наместник. – И я решил подшутить над тобой. Ты же весёлый человек, Генрих. Ты должен оценить мою шутку.

И он засмеялся.

Всё было зря! Генрих вспомнил, как он надеялся на побег, как выбирал, какую руку или ногу отдать палачам. Его питала надежда, оказавшаяся ловушкой. Лучше бы он умер сразу, истёк кровью. А как же Ламброт?

- Сегодня я милую тебя, - наместник обратился к его другу, другу-предателю. Да, предают только друзья. – Но если ты, Ламброт, снова вернёшься к разбойной жизни, то будешь умирать очень долго. Твой приятель умирал месяц. Ты будешь подыхать не меньше года.

- Я понял, - Ламброт стоял на коленях, опустив голову.

Наместник отвернулся от него. Кто-то пнул Ламброта ногой и тот отполз в сторону. На Генриха он не смотрел. Наместник кивнул надсмотрщику, у того в руках была верёвка.

Свита села на коней и не спеша поехала к замку. Подвешенный за руки к толстому суку Генрих мычал, пытаясь выплюнуть пук соломы, вбитый ему в рот. Надсмотрщик разводил костёр. Когда пламя коснулось единственной ноги разбойника, тот начал биться и хрипеть. Надсмотрщик что-то шептал. И улыбался.